Представления о сущности человека в традиционной Японии

Какова природа человека?

В чем его предназначение?

Как он балансирует между своими личными желаниями и своей социальной ролью?

В вебинаре пойдет речь о том, как отвечали на эти вопросы отвечала японская религиозно-философская мысль, как вообще японская традиционная культура осмысляла смысл существования и можно ли применять к описанию японских реалий такую западную категорию, как личность.

Скачать видеозапись 1280x1024

Здравствуйте, дорогие слушатели! Сегодня в эфире я, Евгений Штейнер, школа Востоковедения, и сегодня мы с Вами говорим, насколько я помню, о феномене человека в классической японской традиции и что такое человек по-японски.

На самом деле, тема эта бесконечна, и, в то же время, можно обойтись буквально одной-двумя минутами, сказав, что у них всё наоборот. Это, впрочем, очевидно, и для этого не надо далеко тащиться. Но, я думаю, чтобы оттенить и сразу войти в материал и представить насколько это все не так, как мы привыкли у себя на Западе (если, конечно, относить себя к Западу – это дело вкуса), то я позволю себе начать с, на мой взгляд, очень выразительного примера. Речь идет о Помпеях.

В этом римском городе, в доме Корнелия Тацита, есть фреска. На фреске изображен нарцисс, отрешенно сидящий перед своим изображением в воде, и за его спиной печальная нимфа Эхо, которая безуспешно пытается привлечь его внимание, но он занят самим собой, да еще и настолько, что в итоге от избытка самолюбования умер. В этом изображении может быть в наиболее яркой, зримой художественно экспрессивной и лаконичной форме отражен тот присущий западному миру и человеку способ видения самого себя или отношения индивида к своему «я» и к «Другому». То есть в зеркальной глади, поэтически выражаясь, отразился не просто один из сотен персонажей античной мифологии, а отразилась заложенная в глубинах культуры ситуация: человек отворачивается от другого человека, чтобы взаимодействовать с самим собой.

Теперь перенесемся в наиболее близкие нам, по крайней мере духовно, пределы, а именно – в Японию. И там в мифологическом своде Кодзики (это одна из первых книг, написанных в Японии и по Японии в начале 8 века) зафиксирована другая история. Речь идет о мифе, в котором солнечная Богиня Аматэрасу сокрылась в пещере. Будучи обижена на весь белый свет, конкретно на своего блудного братца Сусаноо. Так вот, она затворилась в пещере, и в мире больше не стало солнца, настала тьма, и Боги собрались, чтобы как-нибудь ее оттуда выманить. Они начали петь и плясать (устраивать неприличные танцы при этом – первый «стрип дэнс» в истории Японии). Любопытная Богиня приоткрыла щёлку, высунулась, а в это время перед входом младшие божества держали зеркало. Аматэрасу увидела в этом зеркале себя, но она себя не признала и подумала, что это другая солнечная богиня (второе солнце). Она удивилась, оскорбилась и удивленная этой странностью вышла вон. Так вот, в этом сюжете отразилась (в мифологизированном виде, разумеется) основополагающая особенность японского национального характера, а именно – видеть не себя, а другого; искать другого в себе, а не себя в другом. То есть эта ситуация диаметрально противоположна той, которую мы могли наблюдать в картинках в помпейском доме Корнелия Тацита, и практически во всем западном дискурсе, который рассуждает, что такое человек.

Вот, после этого примера, я думаю, сразу становится очевидным, что в Японии совершенно иные представления о людях, о личности, о месте индивидуального, отдельно взятого человека в общественной структуре, социальной иерархии, о его взаимоотношениях с другими людьми. И я думаю, что интересно проследить, если мы хотим немного разобраться в этом, почему это так, на чем это основано и к чему в итоге, к какому типу общества, которое состоит из таких неиндивидуализированных и не слишком себялюбивых персонажей, к чему это привело и как функционирует общество.

Так вот, здесь можно проводить анализ или искать объясняющие, поясняющие примеры сразу по нескольким направлениям. Во-первых, обратиться, естественно, к языку, ибо язык проецирует особенности сознания, часто глубоко спрятанные и не всегда осознающиеся говорящим. Их мы сначала и разберем. Но скажу сразу вслед за этим, что помимо языка воздействуют и такие вещи на структуру сознания и также на особенности поведения человека в обществе (особенно если он позже как-то изменил структуру своего сознания, чтобы изменить свое место в обществе, с тем, чтобы жизнь в мире не была столь проблематичной, а тяжело живется всегда и всем) существуют специальные техники, как с этим справляться, чтобы не было мучительно больно, а совсем наоборот.

Так вот, в Японии, если говорить в самом широком плане, в этом направлении действовал целый спектр целого ряда культурных практик и культурных техник, связанных между, очевидно, с религией. Религия – это утешение или опиум для народа и, как в Японии чаще бывало, система воспитания души. Недаром учение Дзен называют системой «психогогики», т.е. воспитания Души. И среди самых действенных способов применяются такие, как медитация, о которой все слышали, но мало кто понимает что же это такое, и разного рода специфические виды деятельности, например, искусство, которые считались одним из очень действенных способов изменения своего сознания по мере возрастания в интеллектуальном, душевном и психологическом плане, или, наоборот, само умаления для большей степени интеграции с другими. Не даром классические изречения часто говорят, что живопись и поэзия – это одно и тоже. Изречения эти краткие, но для того, чтобы их уяснить, вероятно, требуются длинные комментарии.

Если у нас останется время, то мы, может, этим и займемся, а пока, я думаю, лучше всего начать с разговора об особенностях языка. Почему языка? Потому что восточный человек или ‘homo orientalis’ был сформирован иной концептуальной сетью.

И имеет смысл для начала поговорить о контекстуальном и этимологическом значении основных терминов, которые имеют отношение к понятию личности. Здесь, наверно, мне следует оговориться, что я считаю, что никакой личности, по крайней мере в европейском, возникшем после возрождения смысле, такой личности ни в Китае, ни в Японии не было. Ибо это сугубо локальное проявление, культурный конструктор, связанный со специфическими условиями жизни интеллектуально историей в Европе. Но чтобы дальше постоянно не искать какие-то иные слова, которых просто нет, терминологически чистых и не повторяющихся, «личность» я использую иносказательно и в кавычках. Я это слово буду говорить наряду со словом «индивидуальность», что похоже на «личность», но не совсем ему равнозначно.

Начинаем наш разбор ключевых понятий, и, наверно, прежде всего стоит сказать о том, что же такое «человек», слово «человек», которое не столь простое, как может подумать кто-нибудь, кто посмотрит значение, параллель или соответствие этому слову в каком-нибудь школьном словаре русско-японском. Но это, разумеется, слово «что», которое в сложном сочетании китайского происхождения может читаться «дин» или «мин». И это слово или этот концепт, или этот иероглиф (все это близко одно к другому, но иероглиф не равнозначен слову, как мои слушатели хорошо знают). Так вот, это слово очень часто входит в состав разных терминов, обозначающих «личность», «человек», «люди». Нет указаний на то, что это некто, живущий среди других людей, то есть указания на общественно-социальный, групповой характер человеческой особи. Таково значение глубинно-этимологическое этого слова.

Этого совершенно нету в словах большей части западных языков. Это русский «человек», «man» или «person» английское, где такими словами обозначают независимых друг от друга субъектов со своим собственным, как правило, поведением. Поэтому, когда, например, по-английски хотел сказать о каких-либо межличностных отношениях, то необходимы дополнительные слова, скажем, «humiliation» или «interpersonal relationship». В Японии это можно сказать намного короче. Вот, например, очень важное, популярное и богатое разного рода оттенками слово «ningen». Слово это состоит из тех же самых иероглифов: тот же самый «человек» и «промежуток, интервал, среди, между» – это все в семантическое ядро второго иероглифа, который помимо «gen» может читаться «can» со значением «пустое пространство», «ma» – промежуток или «aida» – это тоже имеет отношение к середине, которая составляет общее поле взаимодействие двух персонажей. И соответственно в семантическом поле этого слова «ningen» можно выделить по меньшей мере три значения:

1. Человеческое существо, которое находится в пространстве, а пространство – это «ma», то есть в мире вещей и других людей;
2. Группа людей, которая находится в социальном поле (здесь японцы обычно употребляют чтение «aida»)
3. Само социальное поле как человечество (форма и возможность взаимодействия человека с человеком)

 Я думаю, что достаточно очевидно, что человек понимается как существо общинное, групповое, живущее среди других людей, и, может быть, не очень сам по себе независимо существующий, по крайней мере в полноте своей человек в таком традиционном обществе, как японское, существовать.

Вот возьмем, например, слово «Я». Чаще всего, еще с китайской древности пошло, да и в современном японском языке, для его обозначения используется иероглиф «Ga», который чаще всего переводится «я» или «мой», также может во множественном числе означать «мы» или «наше», и этим он противопоставляется чужакам. И, если разобрать этот иероглиф этимологически, то он восходит к двум простым графемам – это «рука» (левой части) и «копье» (правой части), то есть человеческое «я» тем самым понимается как весьма строго профессионально как «единица войска», «один из наших». И, таким образом, такая весьма сильная разница в идентификации человеческой личности в западной антропологической традиции (то есть в науке о человеке) и в дальневосточной традиции. Западные философы и богословы озабочены определением человеческой природы, что такое человек? И даже еще больше озабочены попыткой понять его над природную, божественную, духовную сущность. А восточные мудрецы и социальные регуляторы (заметьте, я говорю не философы, а социальные регуляторы), они уделяют относительно меньшее внимание этой загадочной сущности или понятию душу, или отношениям человека с Богом. Они исходят в первую очередь из необходимости гармонизации межиндивидуальных отношений, гармонического сосуществования отдельных человеческих особей. Но вот я уже говорил, что личности как таковой в Японии нет и не было, хотя в последнее время под влиянием вестернизации этот процесс довольно заметен – процесс возникновения нового типа японского человека. Но, тем не менее, отдельные слова и понятия, которые можно переводить как «личность» в японском языке существуют, в разных контекстах употребляются, и для их обозначения существуют различные иероглифические геномы. Прежде всего это: «dzintaku», «kondzi» и другие.

Вот, например, слово «dzintaku», с которого я начал. Оно состоит из иероглифа человек «dzin» и иероглиф «ka/ku», что означает отдельная графа, отдельная клетка или ячейка. Изначально, его древним китайским значением еще было «рама/решетка/клетка», а потом семантическое поле стало расширяться и стало это означать скорее «норма/правильная форма/тип». И, таким образом, человеческая форма, человеческий тип – это конец личности. Или можно сказать иначе: личность «dzintaku» – это человек, который занимает свою клетку, то есть свое место, в рамках заданной социальной целостности. Это еще может означать, кстати, новое, привнесенное японцами по сравнению с китайским изначально значением, «разряд», «рамка», то есть личность как человек определенного разряда, и очевидно, что это в значительной степени социальная нежели антологическая характеристика индивида.

Ну и другие слова я быстро назову, скажем, слово «mi gun» – это обозначение человеческой личности с оттенком, который указывает на происхождение и социальное положение, буквально – это «телесная часть». «Mi» – это тело, а «gun» – это часть, отрезанный кусок от чего-то. То есть «mi gun» – это участие своим телом, собой в чем-то большем, в чем-то целом, некоторой частью которого индивид и является.

Ну и наконец расскажу об еще одном слове «dzigun», которое, может быть, чаще всего употребляется для обозначения отдельного человека, того, что на Западе назвали бы личностью – это буквально «своя часть». «Dzi» – свой, своя; а «gun» – часть. И вот именно это слово обычно и переводят, когда хотят сказать западное «Я» или «эго», или «self». Но это не просто какая-то абстрактная сущность, которая живет по своим собственным законам, сообразно своему личному характеру – веселому или наоборот, а это – некая социальная конструкция, которая проявляется в отношениях человека с другими людьми. То есть это своего рода подвешено-релятивная личность, которая соотносит себя с контекстом. Это радикальным образом противоречит тому, чем является личность-человек, незыблемый в своих особенностях, на Западе. В Японии даже слова «Я» нет, точнее там есть добрый десяток, а раньше был еще больше слов, с помощь которых можно было обозначить персонажа первого лица, единственного числа или даже множественного числа. Кстати, очень характерно, что различение на единственное и множественное числа в японском языке часто нет, иногда есть, а иногда – нет, а когда нет – это значит неважно различать «я» или «мы». И в зависимости от собеседника, от контекста, от социальной роли, от уважительности, от важности социальных вертикальных связей, например, один и тот же человек может говорить о себе, произнося местоимение первого лица совсем разными словами: «ватаси», «боку», «ора», два последние грубые – «вара» (парень), «сёсей» (устаревшее слово, означавшее буквально «моя крошечная жизнь»).

И, соответственно, такая протеичность (изменчивость как у Протея), показывает, что человек, во-первых, не равен сам себе, и, во-вторых, не равен чему-то неизменному в глазах всех окружающих. Иногда он оказывается старшим, иногда – младшим, и в общем это нечто ускользающее и похожее на такое туманное облако с неким ядром, но до этого ядра, как правило, не так просто добраться, поскольку японцы его искусно скрывают. Здесь же можно вспомнить, что раньше всякий уважающий себя японец имел несколько имен: данное ему при рождении детское имя, потом он вырастал и получал взрослое имя, потом его могли называть по фамильному имени, и он мог сменить свою фамилию сообразно тому или иному периоду жизни. А если человек, поскольку ни будь образованный, занимался чем-либо относительно творческим, то у него появлялись творческие псевдонимы, которые он менял сообразно разным периодам жизни. Вот у «Фокусаи», например, было около сорока разных имен, что составляет большую проблему для его исследований, ибо он менял и собственный стиль, и иногда бывает очень трудно распознать, кто нарисовал картинку, если там написано не то имя и стиль совершенно не похож. На самом деле, это все глубоко логично. Если поэт меняет свой творческий стиль, то это значит, что он глубинно меняется, соответственно его старое имя уже не соответствует этой его новой сущности и надо это имя менять.

Мы, кажется, пришли к тому, что мы говорим о том, что неоднозначность, неравноценность самому себе, контекстуальная размытость. Все это требует постоянного изменения номинации, ибо имя или слово должно быть непреложно, конкретно и точно связано со своим носителем. Можно вспомнить, как Конфуций предполагал.

Текст подготовила Елена Андреевна Прилежаева