Япония. Фотовыставка «Индивидуальная память о Японо-китайской войне и Войне на Тихом океане»

«Помнить в тылу»: индивидуальная память японских и корейских граждан о японском тыле 1944-1945 гг.

Человеческая память индивидуальна в той мере, в какой неповторимы человеческие воспоминания, т.е. то, о чем помнится, какие связи выстраиваются между отдельными воспоминаниями и насколько отчетливо они предстают пред мысленным взором человека.

Все индивидуальное говорит само за себя, а потому в комментарии нуждается то, что лежит за его пределами: это модели, по которым человек что-то вспоминает. Работать с ними нам позволяет их конечное количество, которое задается действительностью, тем, что запоминалось человеком. От военного времени в памяти может остаться быт, полный различных лишений, работа, кропотливая и безжалостная к человеку, насилие, с которым сопряжены любые военные действия, и т. д. При чтении предлагаемых нами воспоминаний обращает на себя внимание, помимо прочего, возраст интервьюируемых: все они ровесники, а, значит, застали войну, будучи подростками. Это задает определенные ожидания от воспоминаний – перед глазами японского подростка или корейского пленного представали вполне конкретные, предписанные реалии тогдашней японской действительности. Следующие три пункта будут посвящены тому, какие три, по-нашему мнению, модели вспоминания можно выделить в используемых нами текстах:

1. «Мобилизация неопытных»: за счет чего снималась двойственность?

В 1942 г. была объявлена новая волна «тотальной мобилизации» японского населения, которая теперь касалась и женщин, и учащихся. Работать на благо родины теперь предписывалось людям от 12 до 70 лет. Внутреннее согласие с подобной политикой принуждения обеспечивала вера в собственную страну, в ее победоносность. Однако большинство учащихся не имело должного опыта в той работе, к которой их обязывали (в случае наших воспоминаний это касается производства деталей для самолетов на заводе). По этой причине на производстве было много бракованных деталей, не годившихся в употребление (и это понимали сами японцы. См. воспоминания Миякэ Сатоси). Подобная политика должна была вызвать чувство абсурда у тех, кого она касалась, на деле же все обстоит иначе: с высоты сегодняшнего дня видно больше, а потому спустя много лет некоторые из интервьюируемых критикуют тотальную мобилизацию, что же касается воспоминаний о «себе тогдашнем», то картина предстает троякая:

- Брак на производстве расценивался в категориях индивидуальной вины, а потому единственным, кого и было винить, оказывался сам учащийся.

- Работа в рамках мобилизации была прервана стихийным бедствием (чаще всего, землетрясением; в наших воспоминаниях подразумевается То:нанкайское землетрясение 1944 г.), а потому в некоторых воспоминаниях появляется категория «судьбы», в которой решаются все противоречия, которые могли возникнуть в отношении милитаристского государства. В этом контексте интересны воспоминания Катаяма Харуна: отвечая на вопрос об ответственности за то, что с ними произошло, она задает две полярные точки - виноваты всеобъемлющая судьба и конкретный директор школы, который принимал решение об отправке учеников на завод. Все сомнения, которые могут появиться между этими двумя точками напряжения, оттягиваются на себя этими полюсами: мобилизация сходится на фигуре директора, опасные условия труда – землетрясении, насланным судьбой.

- Экстренная нужда японского государства в работниках на заводах (иными словами, мобилизация) воспринималась участниками как возможность поучаствовать в войне, находясь в тылу (см. воспоминания Кавахара Садако). Акцент смещается с причин мобилизации на активное действие, порождающее чувство сопричастности (необходимое чувство в среде, культивирующей первостепенность военных действий и порицающей тунеядцев, людей, остающихся в стороне).

2. «На благо кровопийцам»: те, кто сталкивался с насилием (лично или видел в отношении другого) или работал в изнурительных условиях, не говорят о том, что работали на благо своей страны.

В 1944-1945 гг. японское государство обладало монополией на насилие, а потому образовывалась дихотомия «жестокость (продуцируемая государством) - помощь стране», в которой понятия «страна» и «государство» - семантически близкие – приравниваются друг другу.

Кавахара Садако, Цурута Сумиэ говорят про помощь родине, ибо не замечали насилия, не испытывали его на себе, работали в приемлемых условиях и не видели результатов своей работы.

Цутия Ёсио, Нагасака Ацуко, Фукада Тадаси сталкивались с насилием, работали в тяжелых условиях, а потому про помощь родине не говорят.

Есть отдельные случаи: Миякэ Сатоси не говорит ни про помощь родине, ни про насилие, его взгляд оценивающий, из сегодняшнего дня; Катаяма Харуна имеет сильную эмоциональную привязку к землетрясению, произошедшем в 1944 г., поэтому она говорит только с позиции себя прошлой о том, что было – «тогда мы хотели помочь»; складывается ощущение, что она не рефлексировала над этими воспоминаниями, замыкаясь в рамках «судьбы», все определившей.

3. «Сомнения и разочарование»: реальность, изобличающая противоречия с пропагандой, и неожиданное поражение.

Чем ближе был конец войны, тем больше противоречий обнаруживала в себе окружающая действительность: в воспоминаниях Икута Минору, например, это выражается в абсурдности работы, которую он делал. Абсурдного было много: и нерациональные проекты, на которые шло японское государство (бомбы «фу-го», например), и пролетающие над головами американские самолеты, когда по радио говорят о победоносности японской армии, и многое-многое другое. Сомнения эти были прерваны неожиданным поражением, и воспоминания Нисимура Кэн здесь являются типичными.

Текст: Андрей Ясинский и Давид Николаишин-Шищук.

Воспоминания Миякэ Сатоси: о похвальной грамоте за отличную работу и производство деталей

Из интервью с Миякэ Сатоси от 15 января 2011 г.

С.: Это похвальная грамота «За отличную работу» от октября 19 года Сёва (1944 г.). Проработал 319 с половиной часов.

Инт.: Это за месяц?

С.: Именно так. Более того, по воскресеньям выходных мы не брали, были только официальные выходные, два раза в месяц. Ждал я их с нетерпением – в общежитии письма писал, родителям или друзьям, или, так сказать, ездил за покупками, ведь с едой тогда было туго. В Ханда (небольшой город на юго-западе префектуры Айти, недалеко от Нагоя) мало что было, поэтому я за полчаса добирался на поезде до О:хама, где закупал батат и прочие овощи. Вот сколько мы работали, в октябре-то.

Инт.: Здесь написано 319 с половиной часов.

С.: Разделите это число на 30 с учетом двух выходных и вы все поймете.

Инт.: Выходит, это более десяти часов в день.

С.: Да, да. Тело у меня было маленькое, тоненькое, и хоть я и выглядел как хиляк, дома приходилось за всякую работу браться, я ведь из крестьянской семьи. В поле работал с пятого или шестого класса, поэтому был физически крепким. Роста я был небольшого, весил, наверное, килограммов 40. Но я никогда не болел, и меня наградили за то, что так упорно работал.

Печально то, что мы, 15-16 летние ребята, занимались изготовлением деталей. Брак предписывалось выкидывать. А бракованных деталей было много. До нас это позже дошло, когда мы построили десять самолетов. Когда они взлетели с аэродрома Ханда, часть из них рухнула сразу в море, часть, добравшись до передовой, вышла из строя и где-то упала. Согласно тому, что я услышал от бригадира, из десяти самолетов только два или три должны были дожить до войны. Так, я видел своими глазами, как взлетал один из самолетов с аэродрома близ Ханда: я пришел посмотреть на него, ведь гордился тем, что сделал для него все детали, но он так и не взлетел – упал в море. Эх. Вряд ли от нас ждали, что мы возьмем всю ответственность на себя, хотя мы жалели себя. Мы построили десять самолетов, из которых в дело пошло в конечном итоге всего два-три. Нам было по 15-16 лет. Неопытному человеку требуется один-два года, чтобы стать квалифицированным рабочим, и какие-то там студентки или ученики средней школы ни в коем случае не должны заниматься такой сложной работой.

Источник: https://www2.nhk.or.jp/archives/shogenarchives/shogen/movie.cgi?das_id=D0001110561_00000.

Перевод с японского: Андрей Ясинский, студент 3 курса ИКВИА

Воспоминания Катаяма Харуна о землетрясении на заводе

Из интервью с Катаяма Харуна от 16-17 января 2011 г.

Х.: Из моего класса [погибло] семеро девочек, всего из школы – двадцать девять. Я могла бы быть вместе с ними, но мне удалось спастись. Будь у меня сломана шея, я бы уже была мертва, но то был перелом таза. Не хватило им удачи.

На этом памятнике перечислены их имена – родители хотели увековечить память о своих погибших детях, а потому его и возвели. Все они погибли от ужасного землетрясения, прямо на заводе.

・・・

Х.: Вы говорите, это связано с армией? Верно. Если мы потеряем силу и не сможем воевать, что же тогда станет с войной?
Вот почему нас обязали никому не рассказывать о произошедшем, даже семьям.

Завод был полностью разрушен, не осталось ни столбов, ни укреплений. Исчез в мгновение ока. Не было ни дверей, ни окон. Когда все началось, все побежали к выходу, но там началась такая толчея, что те, кто работал внутри, не смогли выйти, они оказались раздавлены.

Инт.: Почему правительство и армия хотели сохранить это происшествие в тайне?

Х.: На нашем заводе, ну, может, не только на нашем, в общем, впервые была запущена линейка пуленепробиваемых танков.

Инт.: А почему же вас заставили об этом молчать?

Х.: Завод принадлежал военным, а потому, если бы враг узнал о том, что мы вдруг не можем чего-то произвести, это повлияло бы на наш военный потенциал. Но, похоже, американцы об этом знали, не ясно, правда, откуда. Самолеты там летали, может, оттуда все видели?

・・・

Х.: В школу пришло указание, и ученикам последовал приказ: кто в какой месяц и в какой день отправится работать, никаких «А» или «Б» не было. И ученики, получившие задание, знаете, в военное время они с таким энтузиазмом работали на благо своей страны. Они и представить себе не могли, какие бедствия их ожидают. Мы будем усердно трудиться на благо своей страны, создавая самолеты, - ровно с таким настроем мы отправились в путь.

Началась война, меня отправили на фронт еще школьницей, и я решила, что это судьба. Не будь войны, ничего бы этого не было, никто бы не погиб: ни девочки из нашей женской гимназии, ни девочки из других гимназий, ни ребята из средней школы. Мы отправились на эту фабрику, совершенно не зная о ее состоянии, и ровно в тот момент, когда мы прибыли туда, произошло небывалое землетрясение. Судьба, что сказать. Было бы лучше, если бы землетрясения не было. Но оно произошло тогда, когда я была на фабрике… Ничего не поделаешь. Наполовину в этом виновата судьба.

Инт.: Наполовину – судьба, а еще наполовину…

Х.: Даже не знаю…

Инт.: Кто, по-вашему, должен нести ответственность за все это?

Х.: Прежде всего, решение отправиться на завод должен был одобрить директор гимназии. Ведь были школы, чьих учеников на завод не отправляли. Но мы определенно хотели угодить нашей школе, даже если это означало, что мы, ее ученицы, будем строить самолеты. В конце концов, мы бы помогли нашей стране, а потому…

Источник: https://www2.nhk.or.jp/archives/shogenarchives/shogen/movie.cgi?das_id=D0001110563_00000.

Перевод с японского: Андрей Ясинский, студент 3 курса ИКВИА

Воспоминания Кавахара Садако о производстве бомб «фу-го» и чувстве вины

Из интервью с Кавахара Садако от 25 ноября 2009 г.

С.: В стратосфере возникало высотное струйное течение воздуха, которые мы называли… «камикадзэ». Лучше их называть по-научному, как я это и сделала раньше, но мы все-таки называли его «камикадзэ». Нам сказали, что, оседлав эти ветра, мы атакуем Америку. Что они собираются сделать конкретно, я не понимала.

«Это секретное оружие», - сказали нам перед началом работы.

Инт.: Что вы чувствовали, когда создавали его?

С.: «Секретное, значит. Выходит, мы занимаемся важным делом», - все больше нервничая, я чувствовала собственную ответственность за будущую работу.

Инт.: Что вы почувствовали, когда впервые увидели опытный образец?

С.: Много времени прошло с той поры, когда я впервые увидела эти бомбы. По большей мере, они выглядели так, как я и предполагала: «Вау, какие они здоровые!». Кроме того, когда я поняла, что мы будем строить подобное, я почувствовала, что должна работать еще усерднее, чтобы получилось как можно больше.

Я была под впечатлением: «А, воздушные шары!». Этот шар полетит в Америку, шар, который мы сделали своими руками. Я чувствовала, что принимаю непосредственное участие в войне, ибо то, что сделала я сама, находилось прямо перед моими глазами. Меня не учили, что война – это плохо, что людей убивать нельзя, поэтому подобных мыслей у меня возникнуть не могло. Как бы там ни было, чувство того, что я напрямую отношусь к продолжающейся войне, стояло для меня на первом месте.

Сперва мы наносили тонкий слой водяного клея поверх высушенных листов бумаги. Когда он высыхал, поверх него мы наносили слой спиртового клея, более густого, нажимая с силой на кисть.

Нанесли-высох, нанесли-высох, и так 3-4 раза, после чего делался вертикальный лист, иными словами, три с половиной листа бумаги васи, направленные волокнами вверх, склеивались между собой тонкими полосками бумаги. После этого такие листы склеивались спиртовым клеем. Именно поэтому на изготовление одного листа уходила уйма времени.

Сначала из 500 листов делалась одна полусфера, потом из такого же количества листов – вторая, в итоге получалась сфера диаметром 10 метров.

Пар выходил из каждого листа бумаги. Поэтому внутри фабрики было очень жарко и влажно. От этого даже посреди зимы, надев спортивный костюм, я страшно потела. А еще пересыхало горло, и я выходила на улицу. В тот год в Осаке выпало много снега, поэтому я клала его себе в рот, чтобы утолить жажду, после чего возвращалась к работе.

Производственные показатели сводились в единую таблицу. Было забавно видеть, насколько больше мы делаем, чем другие. Так, я делала все возможное для того, чтобы мне позволили работать сверхурочно, и я бы не сказала, что меня заставляли работать, нет, скорее, я сама хотела быть принужденной к работе. Мы добровольно перерабатывали.

Никто не отказывался работать. Никого не принуждали работать, все работали – и перерабатывали – исключительно по своей воле. Безусловно, были и те, кто чувствовал, что должен работать, ибо работают все остальные. Мы были боевыми девушками, готовыми на все.

・・・

В конце концов, мы были на войне, и они использовали оружие, чтобы убивать людей. Мы должны были им чем-то ответить. Мы не испытывали чувства вины, не представляли, скольких людей мы убили этим оружием. Но теперь, в мирное время, я понимаю, что на войне любой – и жертва, и виновник. Когда я услышала о том, как подобная бомба убила невинных американских детей, я действительно поняла, насколько важно помнить о собственных злодеяниях.

Поэтому война, под какими бы лозунгами она ни проходила, никогда не будет справедливой. Ведь в действительности речь идет об убийстве друг друга. Не существует справедливой войны, не существует праведной войны, она справедлива лишь в той степени, в какой вы не можете донести свою точку зрения до другого. Вот почему я задаюсь вопросом, будет ли когда-нибудь мир без войны.

И до чего же я была шокирована, услышав про смерть детей, пастора и его жены. Она ведь была беременна, не так ли? Умерла вместе с ребенком. Это больше, чем смерть обычного человека. Самое страшное тут то, что я жила совершенно спокойно, ничего не зная об этом. Сильнее этого в моей жизни потрясения не было.

Источник: https://www2.nhk.or.jp/archives/shogenarchives/shogen/movie.cgi?das_id=D0001110458_00000.

Перевод с японского: Андрей Ясинский, студент 3 курса ИКВИА

Воспоминания Ли Унсика о работе на угольных шахтах в префектуре Фукуока и возвращении на родину

Из интервью Ли Унсика от 11 июня 2010 г.

Инт.: Когда и как вы начинали работать на угольных шахтах в Японии?

У.: Члены сельского управления моего района убеждали меня вступить на службу в гражданские отряды самообороны. Мне сказали, если я вступлю, то меня не призовут в армию, и я смогу избежать принудительного труда. Поэтому я и решил присоединиться. Через несколько дней ко мне пришел человек при исполнении и повел в полицейский участок для улаживания «бумажных формальностей». Сейчас там полицейская будка. Когда я пришел туда, там было около десяти человек. Остальные были старше меня, им было где-то за тридцать. Когда я сказал, что пришел сюда вступить в отряды, мне сообщили, что там занимались распределением людей на трудовую мобилизацию. Меня схватили прямо на месте. Я сел на поезд из Кэсона в Пусан, чтобы добраться до Японии. Так как я отчалил в Японию без возможности вернуться домой, ничего не сказав своим родным, то по прибытии отправил им письмо. Так, моя семья впервые узнала, что я в Японии. Так все и произошло.

Инт.: Когда это произошло?
У.: Апрель, кажется. Весна. В Пусане распустились цветки пшеницы. Помню, в нашей деревне еще ничего не цвело. Кюсю был в цвету.

Конечно, все жаловались и не могли понять, зачем мы едем в Японию. Только потом мы узнали, что едем туда по трудовой мобилизации.

Инт.: Вы поняли, что это мобилизация, уже после того, как оказались в Японии?

У.: Именно так.
Инт.: Что вы чувствовали, когда вас забрали в Японию непонятно зачем?

У.: Это не выразить словами. До того мне было тревожно, ибо я не понимал, что со мной происходит.

Мне казалось, что я еду на смерть. Я сказал своим попутчикам, что мы едем умирать. Думаю, все они были так же внезапно доставлены сюда. Все были готовы умереть. То было в разгар Тихоокеанской войны, так что ничего невозможного в этом не было.

Инт.: Знали ли вы, что вас везут в Японию?

У.: Нет. Мы просто плыли. Мы думали, что плывем в Японию, но что это за место такое, не знали.

・・・

Инт.: Вы приступили к работе сразу же после прибытия? Было ли у вас какое-то время на обучение?

У.: По приезде у меня была неделя на обучение, прежде чем я приступил к работе. Мы тренировались в месте, которое было сделано как шахта, там нас обучали технике безопасности при добыче угля. Если бы обрушилась шахта – было бы опасно, а потому мы старательно учили технику безопасности в течение недели. По окончании этой недели мы спустились в настоящую шахту. Мы копали уголь. Работали посменно, днем и ночью. Одну неделю – днем, другую – ночью.

Инт.: Что вы чувствовали, когда впервые оказались в угольной шахте?

У.: Необычные были ощущения, ведь внутри была кромешная тьма. К моему поясу была пристегнута батарея от шахтерских ламп, которая освещала путь спереди, но, несмотря на это, темно было настолько, что я ничего не видел. В глубине шахты было освещение. С улицы шли электрические провода, а внизу, в шахте, горел свет. С потолка капала вода, но не описать словами, насколько то был темный мир. Находясь там, чувствуешь, словно уже умер.

Инт.: С какими мыслями вы приступали к работе?

У.: Я понимал: чтобы выжить, я должен работать. Я просто должен был сделать все, что было в моих силах. Даже если мне и не нравилось это, иного пути не было. Я не мог бросить работу по своей прихоти, как это делают люди сейчас. Я не мог говорить о том, о чем думаю, не мог делать того, чего хотел. Даже шептаться было нельзя. Если бы надзиратель засек меня, он бы меня избил. Его работа заключалась в том, чтобы безжалостно избивать людей. Я работал, потому что не хотел, чтобы меня били. Либо так, либо уставать до изнеможения. Никто не будет работать, если попросту молча на него смотреть, поэтому они заставляли работать насильно.

Мы работали, японцы контролировали. Мы работали под их руководством. Мы спускались с ними в шахты, и они же нас оттуда выводили. Мы делали то, что нам говорили.

Инт.: Сколько часов в день вы работали?

У.: Утром заходили в шахту, и, не знаю, проводили там по 8 или 9 часов. Мы брали обед с собой и работали весь день. С наступлением обеда ели прямо там, в шахте. Пока не кончилась работы, из шахты выйти было нельзя.

Инт.: Люди, с которыми вы работали, были вашими соотечественниками?

У.: В одном корпусе жило 500 корейцев. Если ты не выполнял свою работу, то японцы будили тебя посреди ночи тебя, если же слушался приказаний, то все было в порядке.

Инт.: Какой была ваша работа?

У.: Каждый день одно и то же. Мы уходили в шахту после завтрака и возвращались ночью. Заснул, проснулся и по новой. Одни и те же действия, снова и снова. Для людей, работающих в шахтах, не существует ничего иного, кроме шахт.

・・・

У.: Во время работы в шахте произошел обвал, и я получил травму. Меня завалило углем. Мои товарищи разобрали уголь, и я пролежал несколько месяцев в больнице. Когда ноге стало лучше, меня выписали из больницы и сказали вернуться на работу в шахту. Когда я попросил их дать мне небольшой перерыв в работе, они отправили меня в цех снаружи шахты. Там я должен был сортировать камни, перемешанные с добытым углем. Я проработал так несколько месяцев, пока моя нога совсем не зажила, после чего отправился работать обратно в шахту. Бывало и такое.

Нормальной жизни у меня не было. Утром работа в шахтах, ночью спать, а утром все повторяется вновь. Я бы и хотел куда-то поехать, но не знал ровным счетом ничего. Не видел даже близлежащих оживленных кварталов, хотя был здесь уже третий год. Хоть бы разок. Сплошная работа. Мне было так тяжело, что однажды я сбежал. Но меня поймали – японская военная полиция.

Инт.: Откуда вы бежали?

У.: Из угольной шахты. Я пришел в порт, но не знал, куда идти. У меня не было иного выбора, кроме как попросить посадить меня на корабль, но мне сказали, что до Кореи корабли не ходят. Я побежал дальше и был пойман. От военной полиции нет спасения. Они притащили меня обратно. Нечего и говорить – меня били, и били сильно. Тогда я должен был сопротивляться, быть готовым умереть, но меня били настолько сильно, что я не мог собраться с силами. Они избивали меня несколько дней подряд, и только я оправился, как они заставили меня снова работать.

Они били меня бамбуковыми палками, они трескались вдоль и впивались в мою плоть. Боль от того, как плоть застревала в расщелинах бамбуковых палок, была хуже, чем от пореза ножом. Так меня избили, когда я сбежал. В отличие от пореза, это было скорее похоже на разрывание плоти. С такими ранами я пролежал неделю.

От ненависти к японцам я скрипел зубами. Я не могу описать боль, какую испытал тогда. Разные корейцы заканчивали по-разному. Бывали и те, кто пережил трудовую мобилизацию без проблем.・・・

У.: Я ходил на работу, не зная, что Корея была освобождена. Когда я вернулся в барак, все тайком шептались, что нас освободили. Сначала я не понял, что они имеют в виду. Расспросив их, я узнал, что Япония капитулировала. Теперь корейцы могли вернуться на родину. Как же я был счастлив! Теперь не нужно работать, я могу делать все, что захочу.

Но кораблей для возвращения не было. Иными словами, такие корабли ходили только из Симоносэки. Сверх того, корейцев было много. Нас освободили в августе, но на корабль удалось попасть только в ноябре или декабре.

Инт.: Что вы чувствовали, когда вернулись домой?

У.: Я был счастлив, счастлив, пусть у меня не было и гроша за душой. Это была огромная радость – вернуться домой, пусть и абсолютно нищим. У всех людей так – нет большей радости, чем иметь возможность вернуться домой. Человек не может забыть место, в котором родился. Даже сейчас, живя в Южной Корее, я думаю о Кэсоне.・・・

Инт.: Сейчас, спустя столько времени, что вы думаете о тех годах?

У.: Думаю, я хорошо справился. Я был молод, а потому у меня получилось. Сейчас бы я не смог, потому что тело уже не двигается. Я бы не смог, даже если бы они избили меня и пригрозили расправой. Я был молод, а потому работал, чтобы жить, хотя сейчас я бы выбрал смерть.

Инт.: Вы работали на угольных шахтах – повлияло ли это как-то на вашу оставшуюся жизнь, осталось ли в вашей жизни что-то с тех времен?

У.: Не осталось ничего, и думать об этом я не хочу. Хватит уже. Ненавижу вспоминать. Противно. Не хочу вспоминать прошлое. Ни о корейском империализме, ни о Корейской войне. Я не думаю о шестидесятых, я думаю о своей жизни сейчас. О том, что надо было зарабатывать деньги в молодости и как я жалею об этом в старости. По моей вине жене пришлось туго, и я жалею, что не заработал денег в молодости, чтобы сейчас мы могли жить богаче. Я жил в ногу со временем. Иначе и быть не могло.

Мы все так жили. И живите так сейчас. Во времена японского милитаризма мы были вынуждены жить по японским законам, во время Корейской войны нам приходилось сражаться, дабы защитить родину от врагов. Человек должен жить в ногу со временем.

Источник: https://www2.nhk.or.jp/archives/shogenarchives/shogen/movie.cgi?das_id=D0001110522_00000

Перевод с японского: Андрей Ясинский, студент 3 курса ИКВИА

Воспоминания Чхве Онама о работе на угольных шахтах в префектуре Фукуока и местном быте

Из интервью с Чхве Онамом от 12 июня 2010 г.

Инт.: Вы прибыли в Японию один?

О.: С человеком из сельского совета, который пришел забрать меня.

Инт.: Знали ли вы, куда и зачем вы идете?

О.: Я знал лишь то, что еду в Японию. «Отправляемся», - сказали мне.

До этого я получил письменный приказ об отправке в Японию. В нем не было сказано, куда именно я еду и зачем. Уже после того, как мы прибыли на острова, я понял, что буду работать на угольной шахте. До отъезда я ничего не знал.

Инт.: Вы не могли отказаться?
О.: Простите?

Инт.: Отказать им.

О.: Это было невозможно. Они бы и не послушали, скажи я им «не могу». Все-таки это обязательный отбор. Всего нас было человек 20-30. Из Капхёна в Пусан мы поехали на поезде. Остались там на ночь, а на следующий день принимали ванну с дезинфицирующим веществом. Вещи наши отпарили и продезинфицировали. Все это было необходимо сделать перед отправлением в Японию. Тела должны были быть чистыми.・・・

Инт.: В угольной шахте жутко и темно, что вы почувствовали, когда оказались там?

О.: Тяжело было. До смерти тяжело. Жарко, помимо прочего. Лицо было черное от угольной пыли, белыми оставались только глаза. У спускавшихся вниз были темные лица и сверкающие глаза. Совершенно отвратительное место, не описать словами. Настоящий ад. Словно вы уже на том свете. Хотя мне умереть не удалось. Шахты были охвачены огнем, раскалены докрасна. Мы занимались демонтажом важного оборудования, как раздался сильный взрыв и вспыхнуло алое пламя. Подумав, что все закончилось, я спустился на землю, и тут мне опалило брови. Находившиеся внутри люди побежали наружу, были и те, кого в процессе повалили наземь и затоптали ногами. Началась такая суматоха, что и сам я чуть не умер. Причиной всему был вышедший газ. Взорвись он, и мы бы все погибли. Спаслись мы вовремя.

Инт.: Всем ли удалось спастись?

О.: Погибших не было. После аварии шахта была закрыта, вход – заблокирован. Все из-за газа. Настолько сильным был его запах, что у меня кружилась голова. Если бы по ошибке вошли в шахту, то погибли бы.

・・・

О.: Тогда в Японии была непростая экономическая ситуация, и одежду покупать было не на что. Чтобы пойти за покупками, нужно было иметь продовольственную карточку, которую нам не выдавали. И даже если мы голодали, съестного не находилось совсем. Поэтому у нас не было иного выбора, кроме как писать домой с просьбой прислать нам одежду. Дома мне сшили ее.

Инт.: Написали ли вы им, что «хотите вернуться домой, ведь было очень тяжело»?

О.: Такого им я не писал, они бы стали волноваться. Я в порядке, и точка. Каждый месяц я посылал своему отцу деньги, которые откладывал со своей зарплаты. Отправлял деньги не я лично, а местная канцелярия. Я писал в письме, что отправил деньги через канцелярию, и мне приходил ответ – «получил». Контора вычитала «военные сбережения» из моей зарплаты, сам я так и не мог ими распоряжаться.

・・・

О.: В то время Япония выступала за единство с Кореей. Нас заставили поменять свои имена на японские. Все корейцы сделали это. По-корейски моя фамилия читалась как «Чхве», японской же фамилией стала «Ямамото». Когда тебе приказывают поменять фамилию, ты подчиняешься, с тобой обращаются, как с малым дитем. И ничего с этим не поделаешь.

・・・

Инт: Понимали ли вы, что значит «капитуляция»?

О.: Капитуляция означала, что Япония проиграла, война окончена. Я был счастлив, ведь наконец мог вернуться домой. Получив свободу, я с нетерпением ждал того дня, когда вернусь домой, но корейцев было так много, что я не понимал, когда же это произойдет. Поэтому мы с друзьями сами оплатили дорогу, покинув Японию на небольшом суденышке. Это был корейский корабль. Мы сели на корабль из Пусана, который приплыл в Симоносэки по делам.

・・・

Инт.: Хотите ли вы что-то сказать молодому поколению, которое не знает о том, что такое война?

О.: Я хотел бы сказать, что Япония и Корея – очень близкие страны. Корея смогла понять сердце японцев благодаря колониальному периоду. С другой стороны, и Япония должна понимать сердце корейцев, а потому я надеюсь, что между этими странами установятся хорошие отношения и будет происходить культурный обмен.

Источник: https://www2.nhk.or.jp/archives/shogenarchives/shogen/movie.cgi?das_id=D0001110523_00000

Перевод с японского: Андрей Ясинский, студент 3 курса ИКВИА

Воспоминания Икута Минору

Из интервью с Икута Минору от 24 ноября 2009 г.

[В 1944 году, в возрасте 16 лет, в рамках трудовой мобилизации школьников Икута был направлен на завод № 9 Осакского артиллерийского арсенала. В условиях увеличения угрозы воздушных налётов, он участвовал в строительстве бомбоубежища на территории арсенала.]

Нам было приказано построить на территории еще одно бомбоубежище. Мы вырыли там яму, и теперь у нас не было никакого материала, лишь бамбук. Его, конечно, у нас было много. Мы разрубили бамбук и сделали из него стены, крышу, потолок и остальное. Пока мы были этим заняты, все переговаривались между собой о том, что в Тамацукури было всё прочно, а тут совсем ненадёжно получается." Мы сомневались, что в таком месте получится нормальное бомбоубежище. Если в него что-то влетит, то не будем ли мы все вместе там похоронены? Нам было жалко тех людей, что будут здесь укрываться. Через некоторое время нам сказали: «Это бомбоубежище для вас, так что хорошенько трудитесь». Тогда у меня были мысли: "Что? Мы это будем делать в таком ненадежном месте без материалов?"

Источник: https://www2.nhk.or.jp/archives/shogenarchives/shogen/movie.cgi?das_id=D0001110450_00000

Перевод с японского: Давид Николаишин-Шищук, студент 3 курса Школы востоковедения НИУ ВШЭ

Воспоминания Цурута Сумиэ

Из интервью с Цурута Сумиэ от 13 января 2011 г.

В: Вы сможете мне ответить, если я спрошу Вас, например, что Вы ели в такой-то день такого-то месяца?

Когда бы Вы хотели?

В: Без разницы, Вы можете рассказать про любой день.

Ну, раз сейчас зима, так что август не подойдёт. Любой, значит... [листает дневник] Ну, вот, будто как раз наступило 4 июля. Утром - мисо-суп. Затем на обед - таро, после чего на ужин - картофель. Вот и всё. Ещё была миска риса, примерно такого размера [показывает руками].

В: То, что Вы назвали, это же всё закуски?

Да, поэтому на утро только мисо-суп. На обед мы отваривали таро в бульоне, пока тот весь не выкипит. А вечером - только картошка. Таких гарниров было не слишком много. У нас не было двух или трех блюд.

В: Этого хватало, чтобы наесться?

Не хватало, но что нам оставалось делать? У нас было лишь это.

В: А что на следующий день?

Так, что же там... Вот оно, 5 июля был мисо-суп. Затем на обед у нас был шпинат, картофель и морковь, три вида. Правда, затем написано, что на ужин были креветки. Но хоть я и говорю "креветки", но, думаю, это были вот такие маленькие креветочки. И ещё картофель.

В: Опять картофель?

Да. Постоянно картофель. Потому что он очень хорошо утоляет голод. Тогда я не думала об этом, но когда достигаешь моего возраста, то понимаешь, что картофель хорошо набивает желудок.

В: Похоже, что еда была довольно однообразной.

Но знаете, это сейчас есть много хорошей еды, но, когда ты голоден, все кажется вкусным. Я действительно вкусно ела. Это неизменно был картофель, практически всегда. В моём дневнике всюду упоминается картошка. [смеётся]

В: И всё же, все говорят, что питание было тяжелым.

Да, это было очень тяжело. Вот возвращаетесь вы домой, в родной город. Вернулись, пришли домой, а еды нет. Даже если мы хотели пойти и купить еду, идти покупать было некуда, потому что еды не было. Поэтому мы просили фермеров поделиться с нами едой. Родители откладывали часть своей пищи и отдавали детям, когда те возвращались домой. Но сладостей не было. Мы приносили из дома кое-как обжаренные соевые бобы и ели их понемногу.

В: Запомнились ли Вам какие-то эпизоды работы в школьные годы, когда Вы страдали от голода?

Я всегда была голодна. Но мы не часто об этом говорили. Те, у кого начинал болеть живот, получили какие-то остатки пищи. Но мы не считали, что всё настолько ужасно. Мы все были друзьями, поэтому были очень счастливы... Ну, наверное, всё же, я не стала бы говорить «счастливы», а... как бы это сказать... грустно, да, было как-то грустно, но мы всё равно справлялись.

В: Пока вы выполняли работу, было ли что-то помимо еды, что казалось Вам ужасным?

Ну, я уже говорила, что мне повезло, я занималась копированием чертежей через кальку, поэтому у меня не было никаких трудностей. Я была просто голодна. И хотела домой. Да, это все, что было. Я думаю, что другим людям точно пришлось нелегко. Они делали различные детали самолетов, после чего забирались внутрь них. Но не знаю. Поэтому я думаю, что были однозначно разные трудности. Мы же, мне кажется, были даже, пожалуй, счастливыми людьми.

Источник: https://www2.nhk.or.jp/archives/shogenarchives/shogen/movie.cgi?das_id=D0001110562_00000

Перевод с японского: Давид Николаишин-Шищук, студент 3 курса Школы востоковедения НИУ ВШЭ

Воспоминания Нисимура Кэн

Из интервью с Нисимура Кэн от 20 ноября 2009 г.

10 августа 1945 года была отменена мобилизация школьников, и 10 числа так называемая компания по разработке сельскохозяйственных земель начала возделывать дикую местность и сажать там батат для пополнения продовольственных запасов Японии.

И вот в деревне кто-то включил радио, когда начали транслировать яшмовый голос Его Величества Императора. Однако я не мог этого понять. Взрослые начали обсуждать, и мой старик сказал: "Что же нам делать, Япония проиграла! Да ну! Император сказал, что мы проиграли!" Я сразу не понял, что он имел в виду. Когда папа сказал мне, что Япония проиграла, он уже не был шокирован. Мои родители плакали, и я тоже заплакал.

В: Какие чувства вы тогда испытывали?

Не знаю, как сказать, но, когда мы проиграли, пришли американцы, и я больше боялся, что они пришли оккупировать нас.

Я думал, что мы победим. Я действительно думал, что мы победим. Вот почему мы были шокированы, когда проиграли. Но сейчас, когда я разговариваю со своими одноклассниками, думаю, что это было как-то неправильно. В то время, если бы вы сказали что-то подобное, вас бы преследовали. Кроме того, не было ни одного человека с такими помыслами. В любом случае, я старался изо всех сил. Если бы это было сейчас, то я бы подумал: "Какая же глупость эта проигрышная война. Поскорее бы все это поняли и прекратили наконец". Но тогда я был лишь ребенком. Хоть я и говорю, что был обманут, но на деле такого не было, я действительно так думал. Думал, что мы выиграем, мы выиграем...

Источник: https://www2.nhk.or.jp/archives/shogenarchives/shogen/movie.cgi?das_id=D0001110449_00000

Перевод с японского: Давид Николаишин-Шищук, студент 3 курса Школы востоковедения НИУ ВШЭ

Воспоминания Цутия Ёсио

Из интервью с Цутия Ёсио от 14 января 2011 г.

Надзиратели. Когда я думаю о них теперь, этих людей стоит пожалеть. Они носили красные нарукавные повязки. Так что мы называли их "акаван" (яп. акай вансё:, "красная повязка"). Вот, например, закручиваете вы что-то у самолета. Если вы хоть немного клюете носом, то слышались слова "Бэттер наготове!", и перед вами появлялась бита примерно такой толщины [показывает руками]. У неё были острые углы, и на ней был нарисован узор эмалью. Это я помню до сих пор. На этой вещи для избиения людей был рисунок. А начальник, который стоял над теми надзирателями, был офицером. При первом взгляде на него обращаешь внимание на его глаза жестокого убийцы. Это были злобные, сейчас я припоминаю, злобные глаза. Сначала, конечно, всё делалось «ради страны». Но постепенно издевательства над школьниками средних классов, студентами университетов, родственниками призванных в армию стали повседневной рутиной. Иначе они не совершали бы таких жестоких поступков.

В: Вы помните, были ли какие-то эпизоды чрезмерной жестокости со стороны надсмотрщиков?

Да, были-были. Например, один раз, он оказался рядом, когда я этого не знал. Естественно, и я просто задрожал от ужаса. Даже если вы ничего не сделали, были ученики средних классов, которые начинали трепетать. Затем их избивали, потому что их поведение было каким-то уж странным. Ещё, когда вы идете в столовую, вы получаете талон на питание, без которого не сможете поесть. Все встали в очередь за этими талончиками в четыре колонны на фабрике. Парни, что стояли немного впереди меня, были призывниками. Затем пришёл какой-то мужчина и подозвал их со словами: "Сюда, сюда", и они влезли в другую очередь. После его обвинили в этом и офицер сказал, что его 10 раз накажут железным жезлом. Его сильно избили, и он умер. Он был добрым мужчиной. Я помню, что он носил толстые очки, так что, должно быть, дело было вот в чем. Наверное, он был из тех, кто хоть и избежал армии из-за плохого зрения, но был всё равно призван в армию. Мне было жаль его. Наблюдая за ним, я понял, что, хоть они говорят, что наш враг — это Америка, но на деле это не так. Есть враги совсем близко, такие как "акаваны".

Источник: https://www2.nhk.or.jp/archives/shogenarchives/shogen/movie.cgi?das_id=D0001110564_00000

Перевод с японского: Давид Николаишин-Шищук, студент 3 курса Школы востоковедения НИУ ВШЭ

Воспоминания Нагасака Ацуко

Из интервью с Нагасака Ацуко от 20 января 2011 г.

В: Трудно ли было слушаться голоса сверху, говорящего: "Стройте ещё больше самолетов"?

А-а, насчет этого я не знаю. Военные с флота напрямую к нам не обращались. Что касалась рабочих-мужчин, то была длинная бейсбольная бита под названием "Жезл победы в Великой восточноазиатской войне", на которой были написаны эти же слова, и мы видели, как ею били тех рабочих. Мы размышляли над тем, почему же они это делают, но были слишком напуганы, чтобы сказать что-то вслух, так что оставалось только смотреть. Кроме того, были еще и корейцы. С ними обращались особенно плохо. Бывали моменты, когда просто невозможно было смотреть на это.

Это была бы совершенно проигрышная битва. В начале 9 класса, когда меня впервые мобилизовали, мне сказали: "Вы обязательно будете заниматься по вечерам, даже если всего лишь час или даже если это что-то незначительное, так что берите с собой всё". Так что я взяла с собой все свои учебники и тетради. Да, так всё было. Сперва у нас получалось учиться примерно неделю в месяц. Но после все это отошло на второй план. Мы ничего не могли разглядеть при тусклой лампочке. Поэтому мы теряли мотивацию и просто уставали. Не было даже воды, чтобы умыть лицо. Я не думаю, что мы как-то отчаялись, но мы точно были не в лучшем психическом состоянии.

Все, о чем я могла думать, это "мне это не нужно, пока не выиграем" и "я не собираюсь стрелять". Только эту "песню" я себе и напевала по дороге от завода до общежития и обратно.

В: Там работали и мальчики и девочки, верно?

Всё так, всё так. Мы задавались вопросом, будет ли там польза от людей, которые до тех пор никогда даже не забивали дома гвоздей, и сама я шла с теми же мыслями.

Источник: https://www2.nhk.or.jp/archives/shogenarchives/shogen/movie.cgi?das_id=D0001110565_00000

Перевод с японского: Давид Николаишин-Шищук, студент 3 курса Школы востоковедения НИУ ВШЭ

Воспоминания Фукада Тадаси

Из интервью с Фукада Тадаси от интервью от 13 марта – 26 мая 2010 г.

Мой брат тоже ушел в армию в 1944 году. Он скончался в 1945 году, и в этом плане, я думаю, небольшим шахтам становилось всё труднее по мере того, как всё больше и больше их квалифицированных работников уходило на фронт.

По соседству находилась угольная шахта Хигути. Сейчас на том месте район О:ра  города Кама, но когда-то там был огороженный, как бы это сказать, сарай, в котором держали корейцев. Они были полностью изолированы, так что сбежать был невозможно, к тому же за ними следили круглые сутки. Я лично не видел всю их обстановку, но, по всей видимости, люди, которых туда сгоняли работать, были из угольных шахт Мицубиси, Фурукава и Хигути в Камиямада, из шахты Такакура, ещё были из Цукуси. Я часто слышал истории о беглецах, которых потом ловили. Так что, видимо, их действительно заставляли очень много работать.

В: Фукада-сан, а какую ситуацию вы сами наблюдали?

Мне доводилось видеть, как людей заковали в наручники прямо перед зданием, где жили шахтеры, работавшие на шахте Хигути. И хоть напрямую и не били, их просто валяли по земле во дворе.

Руки заводили за спину и надевали наручники, после чего вели во двор, прямо перед туалетом. Просторно там было. Они перекатывали его там. Я сам видел это, когда проходил мимо.

Думаю, многие люди сочувствовали ему, когда видели это. Однако очевидно, что они не могли что-то сказать или помочь. Я думаю, что помощь им была бы равносильна самоубийству в то время. То есть если бы это сделал взрослый. Вот таким суровым было военное время. Это было ещё и потому, что на угольных шахтах была размещена и военная полиция, они делали обходы по жилищам шахтеров и следили за выполнением работ, отчего мы явственно ощущали, что лучше не вмешиваться во всё это. Тем более, мы были детьми, поэтому, конечно же, много людей сочувствовали нам. Однако, когда я уехал, в глазах других я остался всё тем же, и в итоге снова проявилось особое отношение.

Источник: https://www2.nhk.or.jp/archives/shogenarchives/shogen/movie.cgi?das_id=D0001110512_00000

Перевод с японского: Давид Николаишин-Шищук, студент 3 курса Школы востоковедения НИУ ВШЭ